Перевод статьи Дидье Анзьё* о вмешательстве «болезни идеальности» и личных фанатизмов в профессиональное образование аналитиков.. Статья адресована специалистам.

*Дидье Анзьё, французский психоаналитик и социальный психолог. Доктор психологических наук. Профессор психологии. Кандидат философских наук. Один из основателей и вице-президент Французской психоаналитической ассоциации.

Источник: Didier Anzieu. Intervention sur l’idéalité et la fantasmatique dans la formation analytique.
Перевод с французского Кривуля Н. В.

«Наука, — говорит Жанин Шассге-Смиржель, — приносит разочарование». Любопытно, что это противоположное мнение, чем то, c которым я должен был познакомиться в её докладе: это несомненно научная работа, и всё же она произвела на меня восторженное впечатление. Могу ли я передать ей лучший комплимент, чем тот, что обнаружил в докладе этом [1] смешение по форме и по существу Идеала-Я, стремящегося к дисциплине, совершенству, истине и Идеала-Я архаичного, сияющего в своем великолепии, дарящего силы, фузионного [2], величественного, наследника первичного нарциссизма, без которого, как говорил поэт [3] (он не был бы Эдмоном Ростаном) вещи не то, что они есть. Но мой комплимент уже разоблачает оговорку, единственную, которую я должен сделать: почему хотят любой ценой сохранить один и тот же термин Идеал-Я для обозначения двух реальностей, которые доклад настойчиво стремится различить, — архаический Идеал-Я, который имеет целью первичное слияние, и зрелый, пост-эдипальный Идеал-Я?

В психоаналитическом обществе, которому я принадлежу, под влиянием покойного Даниэля Лагаша, мы называем первое Я-Идеал и только за вторым оставляем термин Идеал-Я, к которому, в частности, прикреплено то, что тот же Лагаш удачно прозвал «героической идентификацией»[4] .

Групповая иллюзия – докладчица процитировала детально мою работу при этом – развивается, согласно мне, в поле Я-Идеала (Moi idéal), в то время как главенство, как это открыл Фрейд, базируется на Идеале-Я (l’Idéal du Moi). Я хочу настоять на важнейшем последствии, которое не указала докладчица, групповая иллюзия всегда сопровождается расслоением влечения, объекта и, если речь идет о терапевтической группе, — трансфера. Это происходит потому, что ненависть проецируется на внешнее, другую группу или козла отпущения, тогда как хорошая грудь, изолированная от всякого зла, может стать объектом коллективной интроекции.

«Болезнь идеальности», столь метко именованная Жанин Шассге-Смиржель, заслуживает длительного изучения в группах, нынешняя мода на так называемые групповые методы, способствовала её распространению с быстротой молнии. Идеология, которая является следствием идеальности, обнаруживает себя вокруг серии терминов, которые имеют общий латинский префикс -ком: коммуникация, контракт, консенсус, кооперация, коллегиальность и т. д., — идеология хороших отношений, которым сопутствует поразительное непризнавание деструктивного влечения, расщепленного и проецируемого.

Но я предпочел бы описать болезнь идеальности в области подготовки психоаналитиков, которая, манифестируется всё чаще и чаще. В самом деле, Я-Идеал стремится занять психическое место Идеала-Я и потворствует кандидатам в их запросе на обучение. Я заимствую следующие идеи и некоторые подходы из своего недавнего исследования «La fantasmatique de la formation psychanalytique» [5].

Открытие психоанализа его основателем и первыми последователями, как и любое завоевание, был подобен Эдипальному акту. Самоанализ Фрейда, он оставил нам признание об этом, был предпринят в связи со смертью его отца. Исследовать область, до сих пор неизвестную, возделывать целину было его способом занять место, ставшее вакантным, и, в свою очередь, обладать телом матери, которое оказалось для него символизацией в бессознательном.

В наши дни бессознательные фантазии многих кандидатов наиболее соотносимы с Писистратом [6] , чем с Эдипом. Эдип подчинил политику сексуальному, не для того, чтобы взять власть, но чтобы найти счастье и сочетаться со своей матерью, сам того не ведая. Писистрату, напротив, очень хорошо знакомы легенды и обряды, касающиеся доступа к монархии. Прежде чем завладеть властью, он сознательно объединился со своей матерью и обнародовал это для того, чтобы заслужить доверие за счёт своей сексуальной удачи и своего политического замысла. В этом заключается разница между трагедией и стратегией.

Стать психоаналитиком сегодня для многих — это реализация мечты о власти. Власть над самим собой, надежда на подчинение тревог и влечений. Власть над пациентами, которые станут хранилищем их уязвимости и трансферентных переживаний, обеспечивающих безмолвное господство над ними. Благосклонно принимать других, потому что они слабые, страдающие, заблуждающиеся в самих себе – это укрепляться в позиции силы. Наказывать пациентов фрустрацией – это значит в некотором роде избавляться от неё самому. Стратегия состоит здесь в том, чтобы знание о бессознательном и, так сказать, его захват поставить на службу личным целям. Перверсивные черты у одних, фузионные, не способные различить границу между объектом и субъектом, — у других. Общий знаменатель всех этих целей: воскресить под прикрытием эдипальной ситуации дуальные отношения с матерью, когда младенец, беспомощный и зависимый, фантазирует себя всемогущим. Поэтому утопия самообразования, как это явлено в наши дни: быть самим собой, безотносительно третьей стороны, — является реализацией первичной идентификации с родительницей, зачавшей ребенка путем партеногенза т. н. «девственное зачатие». Это то, что относится в современном мышлении ко всему классу, и что мы могли бы психоаналитически передать следующим образом: «моё тело абсолютно нетронутое, и к тому же оно образует с телом моей матери неделимое целое».

Для многочисленных психоаналитиков, которые находятся в процессе образования, исполняют обязанности или ответственны за то, чтобы обучать других, психоанализ сегодня становится идеалом, в психоаналитическом смысле термина, то есть мы наблюдаем как психоанализ становится объектом процесса идеализации. Одна из форм, которого – радение за «чистоту» психоанализа. Раздаются голоса о девальвации психоанализа в его « приложении» к искусству, к обществу, культуре, наукам, т. е. к субъекту иному, чем лежащий на кушетке пациент. Слышно в равной степени, что психоанализ обречен на разделение с другой деятельностью, будь она медицинской, воспитательной, психологической или гигиеной умственного труда. Благочестивая жизнь в психоанализе, согласно этому новому идеалу, это посвятить себя практике со своими пациентами и, если вы – мэтр, своим ученикам и лекциям. Исполнение больничной или университетской функции, психотерапевтическая практика, групповые методы работы, за исключением тех, которые не всегда принимает институциональная психотерапия, вызывающая подозрение потребность избежать бессознательного, а также жёсткого Сверх-Я, толкают к социальной адаптации, к плохо проанализированной навязчивой цели заботиться и учить.

Этот идеал «чистого психоанализа» мне видится смещением инфантильной сексуальной теории. Мать – здесь это психоанализ – одновременно переживается и как всемогущая, и как нетронутая, плодородная девственница. Обладание психоанализом – для одних это теория, для других – клиника, — становится главным источником нарциссического удовлетворения. Жизнь психоаналитических сообществ оказывается стерильной, она изменяется только теми, кто говорит это, кто предъявляет свой воображаемый психоаналитический фаллос или находится на привилегированном месте поединка с соперниками по нарциссической ране. И то, и другое отношение отсылает к материнскому образу: показывая, что, действительно, этот пенис, который так страстно желаем ими, способен уничтожить других детей в качестве конкурентных воображаемых пенисов и обойтись с ними как с детьми-какашками.

Эта вера в идеал влечет много других последствий. Личный анализ является необходимой частью психоаналитической подготовки. С этим убеждением личный анализ становится достаточным и будущий кандидат не нуждается больше ни в чем другом, кроме как его предпринять, чтобы назваться психоаналитиком. Контроль, семинары становятся дополнительными и не заслуживающими иного внимания, кроме как место для литургии, предназначенного поддерживать веру.

Идеализация психоанализа проложила дорогу терапевтическим амбициям, которые, начиная с 1968, распространялись с чрезвычайной быстротой в среде большинства студентов психиатрических и психологических факультетов. Цель их образования, единственно приемлемая и единственно значимая, стать психотерапевтом, то есть, по их мнению, понимать больного прямым контактом без посредства какой-либо техники. Этот эмпатический контакт граничит с чем-то вроде синкретичного симбиотического участия в его проблемах, психических процессах и эмоциональной жизни. Понятие дуальных отношений формируются в этой перспективе за счет значительной путаницы. В настоящее время этот концепт часто используется для обозначения любой ситуации с двумя субъектами, в то время как имеет строгий психоаналитический смысл: симбиотические отношения младенца с матерью, отношения, предшествующие вхождению в ранний Эдипов комплекс и в символическую организацию [7] . Эта путаница позволяет догадаться о продолжающейся фантазии нарциссического всемогущества, лежащей в основе мотивации будущих психиатров и психологов.

Теперь понятно, почему идеал чистого психоанализа настойчиво требует от психоаналитика отказаться от власти отца не только в клинической практике, что является ключевым этическим требованием, но и не занимать никаких ответственных должностей в профессиональных и общественных институциях. Последнее способствует молчаливому наслаждению тайной властью, которую дарует трансфер: власть матери над порабощенным пенисом отца, над эмбрионами при зарождении, над младенцами, уцепившимися за материнскую грудь или её взгляд, за её улыбку или за её гнев. Нарциссическая идентификация с материнским всемогуществом является хорошим средство защиты от потери идентичности и разобщенности, оживляемых психоаналитической ситуацией. Воображая и веря во всемогущего психоаналитика, студент лишает психоанализ его преимущества, становясь соучастником этого абсолютным всемогущества.

Проективная идентификация стать всемогущей рождающей матерью может точно также обернуться всемогущей разрушающей матерью. Эта садистическая оральная фантазия, которую отметил Фрейд, хорошо нам известна, благодаря открытиям Карла Абрахама и Мелани Кляйн. Кормящая грудь может стать пожирающей не только потому, что младенец проецирует на неё единственную форму агрессивности, опыт которой у него был, но и потому что матери часто – это Медеи во власти, желающие смерти своему ребенку, упреждая таким образом встречу с тем, что когда он вырастет, он её покинет. Многие кандидаты любят психоанализ как мать, которая одновременно их и кормит, и уничтожает. Они бояться учений, так как если психоанализ столь же могущественен, как они желают, то он может сделать всемогущими их самих. Тогда в свою очередь они рискнут использовать это смертоносное оружие на своих беззащитных пациентах, которые к ним придут. Понимается лучше, таким образом, и некоторая бессознательная подоплека недобросовестности, которая распространяется с некоторого времени в психоаналитических кругах.

Погрузить пациента как можно быстрее в максимальное отчаяние, грубо поставить его лицом к лицу с его проблемами, отказывая ему в любом, даже внешнем, предварительном объяснении о том, что с ним происходит, предполагая, что он сможет выпутаться из своих трудностей самостоятельно, словно мы не должны беспокоиться о том, чтобы дать ему средства, что ему достаточно, чтобы его слушали – всё это выражает у новичка соблазнение разрушительным всемогуществом. И это также парад: скорее, чем быть самим собой, пациент пытается в дидактическом анализе как новорожденный Эдип показать предполагаемое желание родителей убить своего ребенка, готовых бросить его в лесу на склонах Киферона, чтобы дикие звери растерзали его. Мы предпочитаем в лечениях, которые спешим проводить, помещать кого-то другого на место, называемое в легенде горой Киферон, где тревога кастрации производит нехватку. Здесь зеркальная идентификация с пациентами тех первых лечений, которые ведет начинающий, супевизируемых или нет, («это он кастрирован, но не я») дополняется нарциссической идентификацией с супервизором («так как психоанализ сделал его всемогущим, то и я буду иметь часть этого всемогущества»).

Детские сексуальные теории, «забытые» в латентный период, и воскрешенные в анализе, продолжают быть живучими как у тех, кто предпринял анализ, но даже у тех, кто стал аналитиком. Может быть также , что любая взрослая теория – научная, философская, религиозная, психоаналитическая – давая выход частичному высвобождению детских теорий, оставляет некоторые аспекты для вторичной проработки той или другой из них. Под страхом бесплодности, печали и провала, всякое предприятие по обучению взрослых мобилизует и у мэтра, и у его ученика верования, связанные с соблазнением, инициацией, первосценой, сексуальными различиями, внутриутробной жизнью, иначе говоря, те фантазии, которые подпитываются существованием первофантазмов.

Каждое поколение, каждая психоаналитическая школа разрабатывает психоаналитическое образование, исходя не только из клинических данных и требований техники, мастерство которых требуется профессией, но также согласно тем фантазиям, в которых они находят общие остатки своих детских верований. Два косвенных доказательства мне кажется убеждают нас в этом: первый факт, что система образования психоаналитиков, никогда не может быть выведена из психоаналитической теории психического аппарата, и второй факт, что серьезные разногласия и расколы в психоаналитических сообществах всегда происходят в связи с вопросами образования. Это признаки того, что когда речь заходит о том, чтобы применить теорию на практике, фантазмы, которые теория не смогла изжить, разъяснив их лишь частично, возвращаются, обретая форму, в жизни групп и психоаналитических институтов.

Психоаналитическое образование, как любое образование, отвечает на потребность оборониться и защититься против смерти, аспекта болезни идеальности, которое Жанин Шассге-Смиржель не рассматривала, и это очень жаль. Стать психоаналитиком — это в фантазии многих кандидатов, — стать бессмертным. Ими двигает следующая бессознательная логика: тот, кто осуществляет изменения у других и кто должен был сам измениться, чтобы стать психоаналитиком, тот отныне ускользает от требования и от опасностей внутренней реформы. «Той, в которой он сам себя, наконец, обменяет на вечность» [8] . Здесь обнаруживаем старую аристотелевскую концепцию: изменение – одна из форм, с помощью которой проявляет себя разложение, свойственное вещам на этом свете; только то, что неизменно – божественно и вечно; как бог Аристотеля, психоаналитик был бы неподвижным перводвигателем [9] , который сообщает движение другим существам, которых, к тому же он не создавал.

Вот, и в нашу эпоху, когда древние боги умерли и традиционные религии находятся в кризисе – то, чему способствовало фрейдовское учение – непреходящая хитрость бессознательного – открывать новый изощренный путь к «вечному желанию вечности», порождая его в том числе у тех, чье предназначение как раз и состоит в том, чтобы раскрывать эту уловку, эту веру, черты которой мы пытались здесь описать и проанализировать, и которой надлежит дать название, кое она заслуживает: психоаналитическая иллюзия. То, что психоанализ позволил обнаружить в неврозах, а затем в культуре, нужно применить и к этой иллюзии, изменяя её, разоблачая и лишая остроты. Поэтому Жанин Шассге-Смиржель имела все основания процитировать в своем докладе Лафонтена [10] :

«Они не все умирали, но все были поражены».

Примечания:

[1] Речь, вероятно, идет об идеях Ж. Шассге-Смиржель, которые исследуются в её труде L’idéal du moi. Essai psychanalytique sur la «maladie d’idéalit», 1975. — Примечание переводчика.
[2] От лат. fusio – слияние, сплавление. – Примечание переводчика.
[3]Ростан Эдмон – французский поэт и драматург, автор комедии «Сирано де Бержерак». – Примечание переводчика.
[4] Я-Идеал используется для поддержки того, что Даниэль Лагаш описал под именем героический идентификации (идентификации с исключительными и престижными фигурами): «Я-Идеал формируется благодаря страстному восхищению великими персонажами в истории или современности, которые свидетельствуют об их независимость, гордости и господстве». — Lagache D. La psychanalyse et la structure de la personnalité Original : non italique Auteur inconnu, 1958, in La Psychanalyse, P.U.F., Paris, VI. Психоаналитическая группа под руководством Лагаша говорит об Я-Идеале как об особой внутриписхической структуре, идеале нарциссического всемогущества, основанного на первичном инфантильном нарциссизме. – Примечание переводчика.
[5] In R. Kaès, D. Anzieu et coll., Fantasme et formation, Dunod, 1973
[6] Писистрат – афинский тиран в 560—527 до н. э. – Примечание переводчика.
[7] Мимоходом отметим, что он отсутствует в Словаре психоанализа. Мало из тех, кто им пользуются, знают, что он был введен под именем (выражением) дуальной единичности (целостности) или отношений, имевших дуальную единичность (Doppeleinheit, Dualunion, Dualverhältnis), психоаналитиком венгерской психоаналитической школы Imre Hermann к 1930 году (см. La préface de N. Abraham à L’instinct filial, Denoël, 1973). Широкое употребление она получила в этнологических работах G. Roheim и в теории влечений теста Л. Сонди.
[7] Строка из поэзии С. Малларме «Гробница Эгдара По» в переводе И. Ф. Анненского звучит как «Сквозь ризу бренную бессмертьем осиянный…». – Примечание переводчика.
[9] Аристотелевский бог мыслит сам себя, он замкнут на себе. Будучи формой, перводвигателем и целью, бог начисто лишен материи. По Аристотелю Бог отделен от мира индивидуального, обособлен от жизни людей, он не вникает в частности. Бог неизменен, ибо всякое изменение было бы для него изменением к худшему. – Примечание переводчика.
[10] Лафонтен Жан де, — французский баснописец. – Примечание переводчика.