На наш взгляд, эта социальная и экзистенциальная драма наглядно демонстрирует, каким образом патологическая семейная среда и шире – общество (в лице психиатрического учреждения), способны сформировать и содействовать развитию психоза у ребенка.

Мы наблюдаем жизнь обычной английской семьи с ее удушающей приверженностью к правилам и традициям, с отсутствием личных увлечений у родительской пары. Они не интересны друг другу как супруги, их повседневность выглядит пустой, ничем не наполненной, кроме дочери, над которой они беспредельно властвуют. В доме не поощряется свободное выражение чувств и мнений, подавляется любая творческая активность, здесь не умеют «ни играть, ни любить». Младшая дочь становится неким «козлом отпущения», на котором отыгрываются вытесненные влечения ее родителей. То, что родители не могут позволить себе, они с жаром подавляют и в своей дочери, по капле убивая в ней жизнь. Мистер и миссис Бейлтон – это властители, хозяева Дженис, которую оба воспринимают и используют как объект. Они претендуют на ее внутренний мир, на ее тело, мысли, желания, тем самым поглощая ее всю. К концу фильма для Джейн не останется собственного пространства, всё окажется заполнено миром ее родителей.

В фильме последовательно показывается, как Дженис, не сумевшая выйти из патогенных семейных отношений (по примеру своей старшей сестры), становится носителем симптома, «идентифицированным пациентом». Патологическая коммуникация, которую индуцируют ее мать и отец, всё сильнее спутывает ее сознание, в конце концов родительский взгляд превращается в вездесущее наблюдающее око. Потом Дженис скажет медсестре: «Огромная машина в центре мира, она контролирует всех нас».

Г. Бейтсон полагал, что длительный опыт существования в ситуации двойного послания нарушает способность человека правильно различать буквальное и метафорическое, содействует поиску скрытых смыслов и при несовершенстве защитных механизмов служит внешним провокатором возникновения серьезного психического расстройства. Жизнь в ситуации двойных посланий неизбежно приводит к несоответствию между мыслями – словами – делами, и немногие способны осознать наличие противоречий в собственной системе ценностей и действий.

Мёртвая хватка double bind, теорию которой он разработал, как нельзя лучше отражена в динамике семьи Бейлтон. Например, важнейшие ее условия Г. Бейтсон видел в противоречивых указаниях или эмоциональных посланиях, когда на словах выражается любовь, а невербально транслируется ненависть. Или ребенка поощряют к свободному высказыванию, но критикуют и заставляют замолчать как только он это делает. Как правило, неспособность выполнить разнонаправленные родительские директивы, неподчинение жестоко наказываются, вплоть до отвержения. Особенно примечательна в этом смысле сцена с обсуждением беременности Дженис. Девушка сиротливо стоит, прислонившись к дверному косяку, она пробует высказать свое желание, но ее не слышат.

— Разве ты справишься?
— Я справлюсь!
— Интересно – как? Если ты будешь послушной, ты сделаешь так, как мы советуем, потому что мы знаем, мы понимаем, как лучше. Ты говоришь «я хочу ребенка», а я говорю – не хочешь! Я знаю, что для тебя хорошо!
— Можно подумать, ты сидишь у меня в голове.
— Да! Может быть. Ты – часть меня!

Мать восседает в кресле и нравоучительным тоном сообщает, что Дженис не способна вырастить ребенка, «рожать нельзя». Но судьбоносное слово «аборт» звучит из уст отца, который реализует не сказанные вслух решения своей жены. Он настаивает на аборте, она поучает: «Аборты делать нельзя, не произноси это слово в нашем доме». Таким образом, родительская пара требует от дочери выполнения противоположных поступков. С одной стороны, они наставляют, что «секс – это прекрасно», но возможен он только в замужестве, а для этого ей нужно «вырасти», с другой, – Дженис обречена оставаться инфантильным ребенком, носителем желания собственной матери.

Миссис Бейлтон полностью стремится обладать Дженис, она всегда знает, что хочет или не хочет другой. Она отнимает у нее единственную возможность остаться здоровой, когда сначала лишает ее общения с другом, а затем и с психиатром. С другом мы видим совсем другую Дженис – она смеется, любуется картинами, слушает музыку.

Миссис Вера Бейлтон – семейный провокатор. Своими речами, умением «задеть за живое» она провоцирует и ссору за обедом между старшей дочерью и отцом, и избиение Дженис отцом. Она также убеждает главного врача клиники в социальной недееспособности дочери. Миссис Бейлтон маскирует свою игру действиями другого, которым она искусно манипулирует. Поведение матери Дженис – это типичная стратегия перверта. Она знает закон, но игнорирует его, она дает возможность мужу получать наслаждение, позволяя ему реализовать в доме тоталитарный режим, установленный ею же. Она не имеет сомнений, она всегда права и точно знает чужие желания. «Ты хочешь желе», говорит она внучке. «Она не хочет этого», отвечает она вместо Дженис. Она знает «лучше, чем кто-либо» и чего хочет муж – неограниченной власти и авторитета. Хотя свои настоящие желания он случайно проговаривает в беседе с психиатром, когда они говорят, например, о его сексуальных отношениях. Тогда же мы узнаём, что именно жена становилась между ним и Дженис, отгораживала их друг от друга. А он очень любил играть с дочерью, когда она была совсем маленькой. К тому же он курит, но этого не одобряет жена. Под лозунгом «Я желаю вам лучшего» миссис Бейлтон ломает личные границы и настолько внедряется в поле другого, что буквально заставляет окружающих верить в истину своего знания. Ей важно развернуть конфликт, чтобы потом насаждать собственный порядок и власть, стереть все мнения, которые отличаются от ее собственных.

В результате таких манипуляций родителям Дженис становится все проще управлять ею. Они легко убеждают ее в том, что только они знают, что для нее (и для всех!) является благом и счастьем. Бейтсон писал: «Фактически навязывание double bind – это битва вокруг вопроса, чье «Я» должно быть разрушено». Когда семейные отношения становятся перверсивными, ребенок оказывается захваченным в ловушку: он не может ни сражаться, ни убежать. Единственным спасительным выходом из этой амбивалентной ситуации оказывается сумасшествие.

Родители называют заботой и любовью то, что, по сути, называется «моральным изнасилованием». Своими «добрыми намерениями» они стараются полностью контролировать жизнь Дженис и методично разрушают её «Я». Такое лицемерие и двойственность, возможно, более деструктивно для психики, чем открытое отвержение детей родителями, когда несмотря на всю травматичность ситуации, ребенок может осознать, что его просто не любят. После визита своей старшей сестры и драматичного разговора за семейным обедом, когда о Дженис говорили так, будто она отсутствует, девушка вдруг понимает, что родители желают ее смерти, смерти психической. Можно наблюдать ее смятение и отчаяние, когда она с ожесточением царапает стол большим кухонным ножом. Это внезапное и такое короткое «просветление» воспринимается родителями как сумасшествие, как болезнь. Инсайт Дженис – повод заключить ее в психиатрическую клинику.

Психиатрическое пространство, несомненно пространство дисциплины. М. Фуко объяснял потребность в обращении к психиатрической власти в том случае, когда система семейного господства даёт сбой, когда семья перестаёт выполнять свои функции. Он пишет: «Когда индивид уклоняется от семейного господства, его помещают в психиатрическую больницу и приучают там к следованию обыкновенной дисциплине».
Дженис вышла из повиновения, но, оказавшись в лечебнице, неожиданно получает еще один шанс на выздоровление в лице проницательного психиатра. Но вскоре и он изгоняется как неугодный психиатрическому сообществу, с его «нововведением» – выслушиванием пациентов и работой с их родственниками. Молодой специалист использовал «talking cure», чем совершал «неудобное» из-за своих последствий действие – пробуждал от невротического сна, задавал вопросы и порождал ими сомнения там, где царствуют власть и ригидность мысли. В самом деле, где отсутствует свобода слова, возможность субъективного блага, там нет места и для психоанализа.

Психиатрия жестко связана с общественными и политическими процессами, отражая ту же перверсивность современного общества, которую мы анализируем на примере отдельно взятой семьи. Психиатрия сегодня больше не ставит вопроса об истине безумия, безумию в истине отказано. Поскольку психиатрия определяет себя как науку, то заранее предполагается, что истиной обладает только она. Психиатрическая клиника выступает в фильме своего рода метафорой тоталитарного дискурса с его деметафоризированным, прагматичным языком, объективацией и отсутствием различий. Это «мир условных рефлексов, мир марионеток, лишенных слабейшего признака самопроизвольности», по выражению Х. Арендт.

Любая семья как мини-система является частью глобальной системы – общества. Однообразный, серый, депрессивный ландшафт городка, где живет семья Бейлтон, и унылые толпы людей в метро, которых мы видим на экране, отражают правдивость концепции «одинокой толпы» Д. Рисмена. В своей книге он сделал вывод, что в западном обществе под влиянием модернизации произошел переход от «ориентированного изнутри» субъекта эпохи свободного предпринимательства к личности, «ориентированной извне», подчиненной бюрократической организации и поклонению идолам потребления. У Дженис не получается интегрироваться в подобное общество, она не может стать частью этого «конвейера», что мы и наблюдаем в сцене ее работы на фабрике.

Таким образом, мы полагаем, что в данном фильме мы имеем дело с перверсивной динамикой во взаимоотношениях членов семьи Бейлтон. Используемая родителями перверсивная стратегия – это унижение и подавление личности, сохранение власти с помощью манипуляции посредством «двойного посыла». Хрупкость психической организации Дженис привела к ее добровольному рабству, к ее включению и участию в патологическом семейном сценарии. Единственным выходом для нее оказалась шизофрения, благодаря которой она заняла место «классического примера для студентов, изучающих шизофрению».

Автор: Кривуля Надежда, психоаналитик